Путин не контролирует экономическую политику, и это бьет по его имиджу
Политические игры во всем мире (да и в России, одно выступление Путина на следующий день после первого чтения закона о пенсионной реформе чего стоят) явно зашкаливают. При этом, вопреки попыткам представить эту запредельную активность как противодействия некоторых стран/групп стран (например, обобщенного «Запада» строптивой России), в реальности имеют место серьезные противоречия внутри практически каждой серьезной страны, то есть такой, которая претендует на участие в разработке «правил игры» хотя бы на территориальном уровне.
В Великобритании эти противоречия выражаются в отношениях к «брекзиту», в США — в противостоянии, в общем, консерватора Трампа и сторонников либеральных концепций, в России патриотического и либерального лагеря. В Западной Европе, вроде бы, ярко выраженной альтернативы либералам не наблюдается (хотя консервативные партии поднимают голову и всерьез начинают теснить традиционный политический истеблишмент), зато в ЕС есть страны, которые уже четко ориентируются на откровенный национализм, такие, как Польша или Венгрия. И такое отклонение от заведенного порядка не может быть просто из-за того, что в мире продолжается экономический кризис. Кризис это повод менять параметры, менять социал-демократов на христианских демократов или лейбористов на консерваторов, а тут речь постепенно начинает идти о смене политической модели.
У нас объяснение этого феномена простое: дело в том, что у нас на глазах принципиально меняется экономическая парадигма, причем даже не на уровне смены модели внутри общей капиталистической схемы, возможно, речь идет и о смене капитализма. Но этот момент нужно объяснить подробнее.
В XIX веке ключевым источником получения прибыли были технологии. Если ты способен генерит новые технологические приемы и схемы, если ты способен производить передовую продукцию — то тебе гарантирован высокий уровень прибыли и устойчивое развитие. Соответственно, в мире правят промышленные элиты. С начала ХХ века приоритет постепенно переходит к финансистам: важно уже не то, что ты можешь производить, важно, чтобы тебе дали денег достаточно, чтобы ты мог это свое умение развернуть в массовое производство и чтобы у людей были возможности твою продукцию купить (во времена «Великой» депрессии в США многие промышленники разорились из-за невозможности поддерживать постоянные издержки на фоне запредельно низких продаж).
Последняя стадия, которая началась в 1981 году, «рейганомика», характеризовалась финансовым стимулированием спроса. Тут уже технологии никакой роли не играли: если у тебя есть финансовый ресурс, ты любую технологию мог купить, особенно, если люди были готовы брать кредиты под твою продукцию. Разумеется, это еще более подняло роль финансового сектора, что хорошо видно по показателям перераспределения прибыли в США: доля этого сектора поднялась с 5% в 1939 году до 70% к 2008 году. Затем несколько упала, до 40%, но сейчас снова поднимается.
Понятно, что при таком ресурсе вы начинаете контролировать всю социально-политическую жизнь государства: от разработки учебных программ, до кадровой политики в государственных органах. Разумеется, при этом нужно соблюдать некие приличия, но суть от этого не меняется: альтернативные группы, например, промышленники, хотя и сохранили некоторую независимость и некоторый ресурс, уже не могли даже сохранить мощную, подчиняющуюся себе страту в системе государственных органов США. Хотя, есть у меня подозрения, в армии и отдельных спецслужбах (не во всех) роль финансистов, все-таки, ограничена.
Беда состоит в том, что модель финансистов предполагает постоянную эмиссию. Сама по себе она не страшна — если каждый напечатанный доллар ведет к росту объема экономики. Но темпы этого роста все время падали, и в настоящий момент они нулевые. То есть от печатания денег доходы финансистов, конечно, растут. А вот экономики — нет. А с точки зрения экономических законов это означает, что идет перераспределение активов в пользу финансистов на падающей экономике. Что, разумеется, никому понравиться не может.
И степень этого недовольства (которое, как я написал в начале этого текста, проявляется практически всюду, только по разному) в США достигла уровня, при котором старые, промышленные элиты сумели продвинуть своего человека в президенты страны. Да, ему при этом очень тяжело (чиновничий-то аппарат в подавляющем большинстве контролируется конкурентами-финансистами), да, ему не дают вести ту политику, которую он считает правильной (то есть не в интересах финансового сектора, а в интересах сектора промышленного), но, если финансисты ничего не придумают, то те, кто стоит за Трампом все равно выиграют. Даже если лично Трамп проиграет.
А финансисты выхода не видят. Собственно, как это следует из нашей теории, его и нет вовсе. Да, при этом и у промышленников нет особо конструктивного сценария, но они сейчас борются за власть. Как победят — озаботятся конструктивом. Ну, точнее, лично Трампу конструктив сейчас нужен (хотя особый, не столько для реализации, сколько для предвыборной кампании), но на общей линии это скажется мало. А то, как важно контролировать государственный аппарат, кстати, очень хорошо понял за последние полгода Путин: то, что он не контролирует экономическую политику страны встало ему в очень серьезные имиджевые проблемы.
Это, собственно, главный посыл настоящего текста: нужно понимать, что за политическими дрязгами, в реальности, стоит совершенно объективная проблема, невозможность обеспечить устойчивый экономический рост. Скорее, речь уже идет об устойчивом спаде (пусть пока и маленьком). И по этой причине политические склоки не могут прекратиться или даже уменьшиться, и по этому единство Запада вообще и отдельных стран, составляющих его ядро (в том числе и США) будет разрушаться все сильнее и сильнее.
Михаил Хазин
