Красная Шапокляк

«Хорошими делами прославиться нельзя!»

«Крокодил Гена и его друзья». Эдуард Успенский.

За неделю, прошедшую с нобелевской лекции, новоиспеченного лауреата Светланы Алексиевич вышло неимоверное количество ругательных статей на данную тему. Правда, похоже, большинство авторов отповедей не читали этот новейший опус Алексиевич, озвученный 7 декабря в Стокгольме. В одной из рецензий прямо и с гордостью говорится, «я не читал ни лекции Алексиевич, ни непосредственно ее нобелевской речи, мне хватило пары абзацев с цитатами из СМИ», — привожу не точно, но очень близко. Гордиться тут нечем, по-моему, а писать — будем цензурными — «на отстань» вообще никуда не годиться. Потому мы будем внимательными и последовательными, но тем не менее краткими.

Многие представители писательского цеха раскритиковали, прежде всего, форму этой речи. Мол, скучно, читать дальше не хочется. И, действительно, формой Алексиевич не владеет — ни в литературе, ни в подобных спичах. Как и во многих женских произведениях, форма и строй литературного текста заменяется «душевностью» — ну, здесь она не оригинальна. Вначале лекции она слышит некие «голоса»… Женщин из своей деревни, потерявших мужей на войне, которые говорят про любовь… Опять же женщину, вспоминающую о том, как она впервые убила немца на фронте, и он потом мерещился ей многие десятилетия…

Слышать голоса в психиатрии считается очень нехорошим симптом, но это в целом приемлемо в контексте данной лекции — ведь наградили писательницу как раз за это самое «многоголосое творчество». Этот выморочный повод был столь же неуместен, сколь и «настоящая» причина награждения — пригвоздить славянскую цивилизацию к позорному столпу руками предателей этой самой цивилизации. Но, как говорится, Noblesse oblige — раз было многоголосое что-то там, то надо что-то такое о нем ввернуть. И тут понятна реакция коллег по цеху — скучно. Ведь романов новой нобелевской лауреатки никто не читал — незачем. Ведь это же даже не «лейтенантская проза», то есть автор не был участником описываемых им событий. Кстати, вся эта условно «военная» часть называется «О проигранной битве». О какой такой проигранной битве говорит автор?

Оказывается, что все эти усилия, все эти женские слезы, убитые немцы, вся русская история XX века — проигранная битва. Не было у нас, оказывается, выигранных битв. Она цитирует Шаламова «Я был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление человечества». Да, за коммунизм! И эта битва, действительно, проиграна. Но автор не видит настоящей природы России. Не видит этой ужасающей красоты и жертвенности, которая наша страна принесла на алтарь всего человечества. Я не понимаю, как можно быть настолько близоруким, тем более человеку, который мнит себя литератором. Я всерьез думаю о том, что проблема Алексиевич в том, что ей просто не хватает таланта выразить свою обеспокоенность без предательства своей родины, племени и даже прошлого. А, между прочим, это получается у многих! Ей, повторяю, просто не хватает таланта.  

А если перестать говорить высоким слогом: не будь у нас коммунизма (даже если его воспринимать как другое лицо фашизма, с чем я категорически не согласен), не раздавила бы Красная армия гитлеровские орды. И никакой толерантной Европы тоже бы не было. Некому было бы наградить Алексиевич…

«Немногим более 30 лет прошло с тех пор, как когда тут стоял большой дом, помнивший его детство, сберегавший его вещи и его книги. Всего лишь три десятилетия… А из проросшего мхом фундамента уже поднялись молодые березки. Нет, эти молодые деревья его не помнят, а вот те, что постарше, должны помнить. Он о них вспоминал в 1916 году, когда писал из московской Бутырской тюрьмы своему брату Владимиру «Я снова ощущаю радость моих тогдашних детских настроений».

Это еще один голос Алексиевич. Правда, уже из чуть более позднего прошлого. Из ее опуса «Меч и пламя революции», посвященного 100-летию Феликса Эдмундовича Дзержинского, опубликованного в органе Союза писателей БССР журнале «Неман» №9 за 1977 год. Автор сокрушается, что дом Дзержинского не пережил войну. Из этого довольно обширного произведения ясно, что автор подошел к написанию с поистине комсомольским задором! Первый роман Алексиевич «У войны не женское лицо» (эта фраза стала нарицательной) был опубликован лишь спустя шесть лет, в 1983-м, но ее полудокументальный стиль уже чувствуется в этом раннем юбилейном тексте. Куча ссылок на фотографии и документы, огромное количество цитат. Видимо, тогда и наблатыкалась этой телеграфной манеры, в которой написаны ее более поздние произведения. Хотя сама она утверждает, что ее проза — «история чувств». И тут наверно, можно спорить. Я вижу в обязательно документальном изложении событий на основе реальных рассказов, — подчеркну, у данного автора, — лишь желание снять с себя ответственность. Мол, так люди говорят. Ммм-да… А еще есть поговорка «одна бабушка сказала». А вот «историю чувств» я не вижу совсем, лишь пошлую чувственность, которую Алексиевич сумела ввернуть даже в текст про «Железного Феликса».    

«Железный Феликс» и «рыцарь революции»… Столь, казалось бы, разные понятия. Первое — олицетворение стойкости, непримиримости, твердости духа, — «ни разу не отступил от большевизма», во втором слышна поэтичность: был чист и свят душой, как ребенок».

О, как! Свят, да еще как ребенок! Дзержинский… Феликс Эдмундович… Далее следует избитая цитата про холодную голову и горячее сердце; про то, как Дзержинский ходил в старом лапсердаке, запретив покупать ему новую одежду; про то, как лишал себя самого необходимого, страдал болезнями и в то же время организовывал снабжение для голодающего Поволжья. Все это написано языком школьной отличницы по литературе, которая хорошенько отсидела задницу в библиотеке. Но Алексиевич не была бы Алексиевич, если бы не внесла некую душевную человеческую, гуманистическую нотку в текст. А также нотку восторга. Еще чуть-чуть, и жизнеописание Феликса превратилось бы в запись из дневника какой-нибудь полоумной группиз, которая превозносит своего кумира.

Прочитав текст «Меч и пламя революции», я открыл для себя, что Алексиевич, оказывается, авторша многих поздне-советских штампов. Этих слезливых конструкций вроде «мой милый, если б не было войны»… Похоже, тогда существовал заказ сверху, на эту самую слезливость. Ведь не было ее раньше. Посмотрите на памятник «Родина-мать зовет!», на ее безумно-самоотверженное выражения лица! Монумент установлен на Мамаевом кургане в 1967 году. Это высокий стиль (кстати, не без следа моды тех годов) и да, у этой Родины-матери — не женское лицо. В те времена солдат не принято было называть «мальчиками», а скорбь по погибшим не выражалась в любовных вожделениях отдельной селянки — как у Алексиевич.  

Да, после войны мир смягчался. Хотелось чего-то веселого и теплого. Это выразилось сначала в «литературе руин» — Белль, поздний Ремарк, наша «лейтенантская проза», а потом и в рок-н-ролле, в битломании, в безумных стиляжьих одежках, в огромных американских машинах. Только в закрытом от Запада СССР это самое послевоенное «очеловечивание» было выражено в целой череде сопливых произведений. Весь союз вдруг зарыдал от «мальчиков», «жизненных трагедий», «судьбе личности» и прочей туфты «посвященной войне». С тех пор он и стал разлагаться! Пожалуй, Леонид Ильич, которого ныне вспоминают тепло, допустивший это балаган, был все-таки не прав. Наш кинематограф до сих пор не может очухаться от этого морока. В дежурных фильмах ко Дню Победы, мы с вероятностью 100% увидим милейшую снайпершу (докторшу, летчицу, разведчицу) с богатым внутренним миром, которую родная рота любит всем составом.

Так что неправильно говорить, что наследие Алексиевич прошло незамеченным для славянской литературы. Оно цветет буйным цветом, и амбре от него просочилось в настоящее! Можно сказать, что госпожа Алексиевич вполне актуальная писательница.

***

Моцарту и Есенину чудился Черный человек. Моцарту — как загадочный и страшный заказчик «Реквиема». Это было его последнее произведение, прозвучавшее по самому Моцарту. Есенину — в алкогольном бреду. Это Человек как будто был обратной стороной гения этих выдающихся людей. Талант ведь губит. С биологической точки зрения лучше быть серой мышью — дольше проживешь. К тому же серый цвет — это всего лишь разбавленный белым черный. Моцарта Черный человек убил в 35 лет, Есенина — в 30.

Алексиевич мерещиться Красный человек, и она жива-здорова. В период своего могущества Красный человек наградил ее Премией Ленинского комсомола за выдающиеся труды на литературном поприще и печатал ее книжки. Времена были уже не людоедские, и из квоты на союзные республики была выбрана товарищ Алексиевич. Потом, конечно, наступила совсем другая эпоха, где творчеству писательницы не было места. Нет, продолжали читать Василя Быкова и Алеся Адамовича, а вот Алексиевич как-то перестали, хотя пара конъюнктурных романов было замечено. Но все-таки это были не «Дети Арбата»…

И тут, на тебе! Нобелевская премия на фоне непримиримого противостояния Востока и Запада и полнейшего неприятия последнего возрождения России. Хорошо яичко к Христову дню!

Награждение Алексиевич, конечно, бросает тень на всю Нобелевскую премию. Это почти как премия Обаме — ни за что. Я даже готов простить премию Горбачеву, ведь он славно потрудился для Запада. Но Обаме-то за что? По идее ее надо было бы вручать сейчас, после почти восьми лет президентства. Но сейчас ситуация такая, что в пору отнимать! Премия Алексиевич это такой же постыдный, а точнее даже совершенно пустой ход нобелевского комитета, за который потом, спустя годы будет по-настоящему стыдно. Запад готов наградить откровенную серость, лишь бы настоять на своем — и в этом его кредо. Пикантность ситуации в том, что в нобелевском комитете по литературе уже давно сидят старые красные социалисты-леваки, которым, по идее, Красный человек должен быть близок идейно (правда, не классово). Но, видите ли, все смешалось в доме Облонских: красные поддерживают смертельно опасную толерастию, которая на примере Парижа уже становится физической угрозой; они же поддерживают усилия, например Штатов, на уничтожение России, потому и сделали Алексиевич лауреатом. Уму непостижимо, социалисты поддерживают США! Самую дремучую, самую реакционную страну на свете, где нет ничего красного!

Знаете, в случае Алексиевич, создается прецедент: впервые литератор был награжден за отречение от своих корней, от своей сути, а не за неуклонное следование своему пути. Набоков уезжал из России с проклятиями, но он продолжал быть русским писателем… Впрочем, я тут, конечно, путаю, как метко выразился Маркес, «задницу с великим постом»…  

Красный человек для писательницы Алексиевич выражается вообще во всем славянском. В патриотизме, в религии, в национальной гордости. Все это плохо, все это проклятый Красный человек. Риторика писательницы сбивчивая. Она, очевидно, надеется на неотразимую образность своего слога, но эта образность, к сожалению или к счастью, не читается. Так что даже либерально настроенные индивидуумы, боюсь, не поймут то, что имела в виду Алексиевич в своей речи. Тут как в анекдоте: Рабинович, вы либо трусы наденьте, либо крест снимите. Явно видно, что признание заслуг стало для нее неожиданностью, и она пытается соответствовать, хотя, похоже, подозревает, что ее творчество было неправильно понятно нобелевским комитетом. Они увидели там что-то другое, что она не имела в виду и в нынешней своей речи пытается совместить несовместимое.

Зато хорошо читается ненависть и желание во что бы то ни было очернить все, что связано с нашей историей. Она то вспоминает папу-коммуниста, то проклинает коммунизм, она все время пытается подо что-то подделаться, кого-то собой представить. Но не получается. Не получается именно потому, что ее бывший космос — славянский мир — до сих пор не ответил на многие вопросы. И уж, извините, на основании анализа творчества Алексиевич я категорически утверждаю, что она не может единолично на них ответить. А вот ненависти, повторяю, — завуалированной, но прущей изо всех щелей, — много.

Но даже не эта ненависть понравилась Западу. Западу понравился сам факт предательства как пример для других, калька для действия. Нам как бы говорят (или, как немцы на войне, кричат в рупор из противоположных окопов): если ты, славянин, чувствуешь несправедливость жизни, ее уклада, гнет и глупость власти — стань предателем! Получи «нобелевку», белий булька и голий дефка!

Но все это глупости. Потому, что в нынешнем нобелевском раскладе дураки все — и награжденный, и награждающие. И я дурак, потому что всерьез пишу о совершенно неважных вещах.   

Но мне жалко вот чего: великой славянской жертвенности, нашей ужасной и прекрасной истории, автор противопоставляет, как ни странно, свое ничтожество, так и не выраженное в чем-либо летературоудобоваримом, и ничуть не стесняется этого. Алексиевич — не Генри Миллер.

***

В речи также описана «страшная» история про того же Красного человека, который якобы не пустил писательницу в такси, потому что она, видите ли, не исповедуют православную веру. Я знаю, что в некоторых городах, в том числе и в Москве, есть службы такси и целые фирмы, куда принимают на работу людей и которые обслуживают только православных. Я, кстати, не сторонник подобных загибов. Но существуют, например, мусульманские банки, а может быть, и такси такие существуют. В синагоге, например, женщину ни за что не пустят в молитвенное пространство для мужчин. Напомню, также, что в женский туалет не следует заходить мужчинам. Короче, правил много, и не все они —— порождение Красного человека. В случае, который описывает Алексиевич, скорее всего, на данной машине были некие опознавательные знаки, которые сообщали соискателю условия проезда, но, разумеется, Алексиевич полезла именно в такое такси. Наверно, чтобы сделать еще одну из своих «тысяч записей».

Но позвольте! Пускать ли сию Алексиевич в такси ли, в ночной ли клуб, где бы она точно не прошла ни один фейс-контроль, или в клуб хороших писателей — это дело «владельцев бизнеса». 

Михаил Сарафанов