Михаил Ремизов: Без консервативной альтернативы Россия обречена
Президент Института национальной стратегии рассказал «Колоколу России», почему после Путина к власти в стране могут прийти радикальные прозападные силы.
В преддверии очередных президентских выборов Россия находится в не самом стабильном политическом и еще менее устойчивом социально-экономическом положении. О необходимой для выхода из кризиса экономической повестке, о наших надеждах в глобальной политике и правильной идеологии «Колокол России» побеседовал с президентом Института национальной стратегии, председателем президиума Экспертного совета коллегии Военно-промышленной комиссии, членом Экспертного совета при правительстве РФ Михаилом Ремизовым.
«Колокол России»: В своих аналитических статьях вы часто останавливаетесь на особенности российской политики, давно тревожащей экспертов: резком диссонансе между внешней, в значительной степени независимой, и внутренней, социально-экономической политикой, которую можно назвать не только несуверенной, но даже местами колониальной. Вы говорите о том, что в ближайшее время сама жизнь поставит выбор перед властью: либо мы станем по-настоящему суверенны, либо полностью попадем во внешнюю кабалу.
Например, философ Александр Проханов считает, что для разрубания гордиева узла есть два классических варианта: революция снизу или революция сверху. В следующем году нас ждут выборы президента… Так какие условия все-таки должны возникнуть, чтобы руководство страны наконец полностью определилось с вектором движения – либо мы идем по либерально-западному пути, либо по суверенному?
Михаил Ремизов: Если начинать с деталей, я бы не отождествлял либерализм с компрадорством и сдачей национальных интересов. Вариант суверенного будущего для России предполагает в том числе и либеральную компоненту. То есть должны быть гражданские свободы, экономическая конкуренция внутри страны при самостоятельной внешней политике и последовательном протекционизме. Уважение человеческой личности, достоинства, мне кажется, должны присутствовать как элементы в любом варианте цивилизационного будущего России, хотя они ассоциируются с либерализмом.
Что касается непосредственно ключевого выбора, зачастую нашими главными друзьями оказываются наши враги. Если бы не было нарастающего давления на Россию со стороны американских элит, наши элитные группировки уже давно бы выстроились в очередь и начали вести переговоры по поводу различных уступок, разменов с Вашингтоном, Киевом и т.д. Поэтому главные шансы на проведение более последовательной политики, на проецирование суверенитета в финансово-технологической плоскости у нас сейчас связаны с продолжением давления на страну извне.
В этом плане интересны перспективы применения нового санкционного пакета от США – какие они сделают выводы из докладов о зарубежных финансовых активах российских элит – расследование на эту тему сейчас проводится. Это напряжение в ближайшие годы вряд ли исчезнет, напротив – оно скорее будет нарастать и подталкивать власть к устранению «опасных зон» в рамках реактивной политики. А наша политика на данный момент является именно реактивной – то есть на возникающий вызов дается, в лучшем случае, ответ, в худшем – просто какая-то словесная реакция.
Из Минфина уже звучат предложения о вводе валютного регулирования, валютного контроля в кризисных ситуациях. Есть понимание, что и в сфере программного обеспечения, особенно для госсектора и стратегических отраслей, пора переходить на отечественные решения. Это пока происходит медленно и с трудом, но процесс все равно идет. Так что будем надеяться, что хотя бы на адекватное реагирование хватит сил и здравого смысла.
КР: Вы оставляли вполне позитивную рецензию на «Стратегию роста» от бизнес-омбудсмена Бориса Титова. Считаете, что наша экономика могла бы от нее выиграть? Конкурирующий проект от Алексея Кудрина вас не прельщает?
М.Р.: Прежде всего, я не знаю, какой проект у Кудрина. Есть согласие по поводу того, что нужно браться за институциональные реформы в сфере правоохранительной системы, в системе исполнения наказаний, судебной системы. Думаю, что в этом бы сошлись и Кудрин, и Глазьев, и Титов… Есть исследования специалистов, показывающие – если явной корреляции между экономическим ростом и демократией в государстве нет, то между качеством правопорядка и экономическими успехами существует прямая связь. Это уже критично. Если бы направить «кудринцев» в эту сторону, они смогли бы принести пользу.
А в экономике Кудрин ничего нового не предлагает. Все то же увеличение пенсионного возраста, сокращение расходов на оборону, готовность банкротить неконкурентоспособные предприятия и отрасли. Я не вижу во всем этом никакой модели роста и развития. Есть общие рассуждения о том, что мы подавим инфляцию, снизим кредитную ставку, а это в свою очередь даст импульс промышленности, постепенно начнется рост экономики и т.д. Сейчас, когда инфляция на низком уровне, мы видим, что такая модель не работает. Они говорят – проблема в инфляционных ожиданиях… Ну давайте еще лет десять будем бороться с инфляционными ожиданиями. Это вряд ли решит проблему низкого инвестиционного и потребительского спроса.
Сильная сторона стратегии Титова и Столыпинского клуба – сочетание микроэкономических и макроэкономических мер, ставка на «вытягивающие» проекты, разрабатываемые специально для регионов и региональных кластеров. Их десятки, весь перечень опубликован, его можно обсуждать – главное, что выбрана правильная философия – эти проекты позитивно повлияют сразу на множество отраслей. Макроэкономические меры предполагают стимулирующую налоговую и кредитную политику, разумный внешнеэкономический протекционизм. Ничего этого Кудрин не предлагает, и без этого устойчивого и ощутимого роста в нашей стране гарантированно не будет.
Но программа Титова упирается в два барьера – один управленческий, другой политический. У нас в стране ощущается нехватка управленцев и экспертов, способных действовать в парадигме «государства развития». Наш специфический экономический либерализм выучил один ответ на все вопросы: рынок сам себя отрегулирует, а мы будем следить только за инфляцией, внешним торговым балансом, бюджетным дефицитом. Самые продвинутые добавляют еще – качество институтов. Остальное, мол, пусть решает корпоративный сектор. Так банально проще. Модель государства развития, напротив, предполагает большое количество подготовленных управленческих кадров.
И политический фактор – несмотря на то, что наши либеральные экономисты выступают против монополий и олигополий, в действительности есть связь либеральной доктрины с реальными интересами крупных игроков (в том числе – государственных) в сырьевом и финансовом секторе. Я называю это «альянсом монетаризма и фаворитизма». К примеру, высокая ключевая ставка ничуть не беспокоит тот же «Сбербанк», она никак не ограничивает его рыночные возможности по работе с госактивами, крупными госпроектами типа аутсорсинга госуслуг. Та же «Роснефть» может привлекать средства с помощью административного ресурса, международных партнеров, в частности – Китая. Так что наш пул крупнейших бизнес-игроков не очень сильно страдает от сложных общеэкономических условий, по сравнению со средним и малым бизнесом.
Альянс экономических системных либералов и крупного госсектора очень силен еще с 90-х годов. Альтернативные лобби, связанные со средним бизнесом, промышленностью, ориентированной на внутренний рынок, несопоставимо слабее. Соответственно, шансы на реализацию программ, подобных «Стратегии роста», не очень высоки.
КР: А могут ли новые санкции сподвигнуть либералов ради собственного выживания пойти на более радикальные ходы по суверенизации экономики?
М.Р.: Пока этого не происходит, скорее наоборот. Например, комиссия Шувалова недавно отвергла предложения по деоффшоризации крупного бизнеса. Эта связка либерализма и фаворитизма продолжает действовать. Это тем более тревожно, что сейчас мы вступаем в такой период, когда формируется новая расстановка сил в мировой экономике. Происходит своего рода пересдача карт. Я имею в виду бурное развитие новых групп технологий. То, что мы сделаем ли не сделаем в ближайшие годы, предопределит наше место в мировой экономике на десятилетия вперед.
Моменты технологической трансформации – это шанс для новых игроков стать лидерами, потеснить фаворитов старого уклада. В частности, в ряде перспективных отраслей еще не сформированы и не закреплены стандарты – это промышленный интернет, управление транспортом, «умные сети», блокчейн и так далее. Здесь есть лидеры по разработкам, но еще нет того эффекта «колеи», которым, скажем, пользуются такие глобальные компании, как Microsoft, в программном обеспечении персональных компьютеров. Если мы в этой сфере сделаем все, как привыкли делать наши системные либералы – то есть отдадим рынок глобальным компаниям и добавим какое-то количество государственных денег на внедрение, – то мы и в этих сферах снова попадем в чужую колею. И если это произойдет, дилемма суверенитета, о которой мы говорили в начале, будет решена сама собой. Он будет технологически невозможен.
Новая промышленная революция – это интеграция цифровых систем и промышленности, материальной инфраструктуры. Если мы «сажаем» всю нашу материальную инфраструктуру на чужую цифровую иглу, это значит, что мы добровольно отдаем ключи от своего дома в чужие руки.
Лучше вообще не иметь промышленного интернета, не проводить цифровизацию управления критически важными инфраструктурами, чем делать это на небезопасных платформах, уязвимых для вмешательства извне. И речь тут идет об угрозах со стороны «уважаемых партнеров», а не гипотетических террористов. Этот момент никак нельзя недооценивать, так как у нас сейчас очень сильное прозападное цифровое лобби – как в бизнесе, так и в высших эшелонах власти.
КР: Но ваше видение развития экономики России все-таки не является автаркическим?
М.Р.: Нет, необходима альтернативная модель глобальной кооперации. Нашими основными партнерами должны быть не западные транснациональные компании, а развивающиеся страны, страны второго мира, желающие обеспечить независимость как от США, так и от Китая. Да, с тем же Китаем у нас могут быть отдельные перспективные проекты, но в целом мы не интересны китайцам как технологический партнер – у них нет проблем с развитием собственных инноваций. Так что нам и политически, и экономически надо сделать ставку на новое «движение неприсоединения» в возникающей биполярной системе США – Китай.
КР: Но для великой страны странновато участвовать в Большой игре по принципу – «возьмем то, что не доели другие». Позиция «мы не с США и не с Китаем» не создает для России своих государственных смыслов, своей оригинальной стратегии развития. Наверно, нам также надо вырабатывать национальную идеологию, которая ныне запрещена Конституцией?
М.Р.: Я не раз говорил об этом: национальная идеология очень проста. Она состоит в том, чтобы быть нацией. Полноценная нация – это, условно, пять параметров: суверенитет; внутренняя социальная солидарность; культурная целостность, однородность общества; демократическое самоуправление; равенство гражданских прав. Достижение этих пяти ориентиров в современном мире с его вызовами нового неравенства, нового тоталитаризма, диктатуры меньшинств и так далее – крайне сложная и амбициозная цель. Если мы будем успешно выполнять ее для себя, без всякого мессианства и альтруизма, мы станем маяком для очень и очень многих.
Кстати, в мире очень много стран, которые не хотели бы быть частью ни американской, ни китайской большой «сборки». Причем не только в геополитическом, но и в цивилизационном отношении. Ни китайская, ни американская модели развития не пригодны для сохранения христианской и гуманистической цивилизации. Определенная популярность России в правых, консервативных кругах в Европе и на других континентах связана с тем, что есть запрос на альтернативу.
КР: А вы видите сейчас такие намерения со стороны российской власти? По-моему, четко просматриваются обратные тенденции: к тотальной оцифровке граждан, сбору биометрических данных, отказу от наличных, сворачиванию и коммерциализации госуслуг, ведению досье на каждого россиянина и т.д. Как с такой программой можно строить гуманистическую альтернативу?
М.Р.: Прежде всего, все консерваторы – а я отношу себя к их числу – оказываются перед очень большим вопросом. А возможна ли вообще такая модель развития, которая, с одной стороны, обеспечит нам технологическую состоятельность и суверенитет в современном мире, а с другой стороны – будет совместима с той христианской и гуманистической системой координат, которой мы дорожим?
Я сейчас не буду пускаться в рассуждения по этой теме. Вопрос действительно очень сложный. Но проблема в другом – в том, что отвечать на него, в политическом плане, просто некому. Мы привыкли говорить о консерватизме российского общества, о «консервативном повороте» Путина, но именно в этой части политического спектра мы видим колоссальный вакуум политического и общественного представительства. В нашей общественно-политической жизни фактически нет влиятельного и респектабельного ценностного консерватизма. И это отличает ее в худшую сторону от тех же США и многих европейских стран.
Думаю, это связано с философией власти, которая сложилась еще в романовский период нашей истории. Критика с правых, почвеннических позиций всегда раздражала наш официоз сильнее, чем леволиберальная критика. Даже при царях в кругах нашей интеллигенции так и не сложился автономный консерватизм, признающий самодержавие как ценность, но способный говорить своим голосом, не зависящим от конъюнктуры царского двора.
Сейчас мы видим то же самое. Для власти очень комфортно полемизировать с несистемной либеральной оппозицией, очень комфортно управлять конфликтом между «горсткой отщепенцев» и «крымским большинством», потому что это позволяет сохранять и мобилизовывать патриотическую поддержку. И напротив, оппонирование власти с национально и социально ориентированных позиций замкнуто в маргинальных нишах. Между тем, реальная оппозиция нынешней правящей элите может сложиться только изнутри «крымского большинства». Поэтому все эпицентры такой оппозиции затухают, не успев разгореться.
Может быть, на последнем сроке президента Путина что-то изменится. Потому что оставлять страну с политической системой, в которой единственной влиятельной элитной группой, консолидированной на идеологических, ценностных позициях, являются прозападные либералы, т.е. по сути, партия десуверенизации, смертельно опасно. Единственной – потому что другие элитные группы не имеют выраженного идеологического измерения. В ресурсном плане они могут быть очень сильны, но в ценностном плане это «болото». Это значит, что в долгосрочной перспективе партия десуверенизации обречена на победу при зачищенном политическом поле. Победа может не быть тотальной, но на фоне беззубого официоза и общего конформизма именно либералы будут определять повестку дня.
Линия подавления консервативной альтернативы крайне опасна, она чревата для страны теми же проблемами, которые ждали имперскую Россию в 1917 году. Когда царская система управления разбалансировалась и пришла революция, которую многие ждали и давно предвидели, одним из главных факторов ее триумфа стало отсутствие самостоятельных правых сил, способных безотносительно к фигурам во дворце отстаивать ценности исторической России. Если бы автономный консерватизм в стране не подавлялся систематически, революционеры никогда не смогли бы победить.
И если в ближайшие годы в наших реалиях не возникнет подобной силы, уважающей власть, но не пляшущей под ее дудку, долгая стабильность нас точно не ждет. Пока все выглядит так, что после Путина маятник может качнуться только в сторону радикальной прозападной оппозиции.
Беседу вел Иван Ваганов