Капитализм всё-таки загнивает: О тупиковости либеральной модели прогресса
Сутью финансовой глобализации была денационализация. Оформляли ее три синхронных процесса: приватизация, концентрация богатства и миграция капитала. Имущественное неравенство довели до уровня столетней давности. Деформировался социальный каркас государства, в итоге треснула межгосударственная надстройка. 100 лет назад на вызов глобального капитала национальное государство ответило двумя проектами: советским и фашистским. Три (включая холодную) мировые войны расчистили дорогу глобализации (плоский мир). Казалось, навсегда. Но результат повторился: лишение государств национальных амбиций ведет не к новому порядку, а к хаосу. Сегодня открытые рынки (доступ к ресурсам) уже не решают вопросы мира и войны. Все зависит от уровня ядерной угрозы.
Неестественный отбор
Накануне I Мировой войны имущественное неравенство в двух ведущих странах мира (Англия и Франция) находилось на запредельном уровне. В руках 10% населения сосредоточилось 90% национального богатства, а 1% самых обеспеченных контролировал около 60%. Это соотношение сохранялось неизменным с начала XVIII века и служило источником постоянной нестабильности (бунты и войны).
Концентрацию богатства философская мысль осознала, как социальную проблему, еще на заре рынка. Первичное накопление капитала вскрыло парадокс: путь нации к вершинам богатства лежит через обнищание населения (пролетаризация). Экономическая природа этого парадокса станет понятна много позже: перераспределение совокупного продукта общества (концентрация инвестиционного потенциала) является обязательным условием расширенного воспроизводства.
Классики либерализма объяснить парадокс (экономически и социально) не смогли, поэтому зафиксировали его как данность. Закон рынка (страсть к наживе) провозгласили природным, данным Богом. Поставив знак равенства между нищетой и прогрессом, социальную политику признали реакционной по сути (кто против наживы, тот против развития). Имущественное неравенство (естественный ход вещей) вывели за пределы морали, христианское сострадание принесли в жертву новому Богу.
Рост и развитие мировой торговли вывели базовый парадокс рынка за пределы национального контура. В интеллектуальное пространство человека подгрузили новую систему ценностей (цивилизационный Центр – отсталая периферия). Колониализм идентифицировали с прогрессом, а его экономическим наполнением стало дефляционное развитие (рост внутреннего потребления за счет дешевой рабочей силы на периферии).
Экспорт нищеты (географическое рабство) гармонизировал социальный ландшафт и стабилизировал политическую систему стран Центра. Мутации подверглось понятие национальной безопасности. Оборонная модель суверенитета (мой дом – моя крепость) обрела экспансионистский характер (контроль над внешними рынками). Патриотов в странах периферии объявили новыми варварами (враги прогресса).
Рынок как регулятор социальных отношений деформировал основы общества. Русская революция и II Мировая война создали альтернативный цивилизационный Центр, и разделили периферию на два лагеря. Ограничение внешних рынков разбалансировало политическую систему стран первичного Центра, вынудив их ввести прогрессивное налогообложение (ограничить Богом данную наживу).
Первой страной-богоотступником стали США, где налог на самые высокие доходы (1919-1922 гг.) и наследство (1937-1939 гг.) превысил 70%. Конфискационные меры носили политический характер. Целью было не пополнение госказны, а ограничение роста максимальных доходов. Концентрацию богатства признали социально опасной, и (что намного важнее) экономически неэффективной.
К концу 70-х годов глобальное имущественное неравенство беспрецедентно снизилось. Впервые за всю историю 40% населения стран первичного Центра накопили благосостояние, составляющее значительную часть национального богатства (средний класс). Страны альтернативного Центра и вовсе ликвидировали разрыв. В итоге доля 10% населения в мировом богатстве снизилась на 1/3 (почти до 60%), а доля 1% – более чем в два раза (до 20-22%).
Появление среднего класса либеральная мысль признала очередным этапом эволюции рынка (Божья воля на новый лад). Перераспределение богатства от «верхов» к «низам» вопреки исторической закономерности и основам либеральной доктрины объяснили демократизацией (равные возможности обогащения за счет работоспособности и таланта). Либеральный Бог, однако, оказался существом, довольно, ветреным.
С начала 80-х годов, несмотря на победную поступь демократии по всему миру, доходы вновь потекли от «низов» к «верхам». Имущественный разрыв стал быстро расти. По данным Всемирной лаборатории экономического неравенства, в общем росте доходов за последние 40 лет доля 10% богатейших людей планеты составила 74%. Доходы 50%, занимающих противоположную сторону социальной лестницы, выросли всего на 13%.
Следует отметить, что рост «нижней части» образовался, главным образом, за счет капитализации новых экономик (развал и приватизация альтернативного Центра) и быстрого роста Индии и Китая. В странах первичного Центра доходы элиты росли, в первую очередь, за счет сокращения доходов среднего класса. Для примера, доходы 90% населения США за обозначенное время выросли менее чем на 0,5%.
Сегодня с известной долей уверенности можно сказать, что период сокращения имущественного неравенства был короткой исторической паузой в развитии рынка. Создание среднего класса осознавалось и формулировалось как политическая задача. Исчез альтернативный Центр, исчезла и задача…
Сообщающиеся сосуды
В апреле 2014 года на английский язык была переведена книга французского экономиста Тома Пикетти «Капитал в XXI веке», которую многие восприняли как реинкарнацию «Капитала» Карла Маркса. Книга доказывает, что доход на капитал (рента) в условиях свободного (нерегулируемого) рынка всегда опережает рост экономики. Иначе говоря, пределом экономического роста в рыночной модели является не ограниченность ресурсов или производительных сил, а концентрация капитала.
«Капитал» Пикетти моментально возглавил список самых продаваемых на Amazon.com книг. Ведущие мировые издания (The New York Times, The Financial Times, The Economist, Business Week) откликнулись на ее выход серией рецензий за подписью нобелевских лауреатов. Книгу критиковали бывший глава Банка Англии Марвин Кинг и бывший министр финансов США Ларри Саммерс. Билл Гейтс позвонил и лично высказал свое мнение автору. McKinsey признало «Капитал в XXI веке» бизнес-книгой года. И только в России книга осталась практически незамеченной.
Пикетти буквально взорвал либеральную теорию рынка, исследовав распределение богатства на протяжении последних 250 лет. Особая ценность его исследования состоит в том, что строится оно не на философских концептах и ценностных установках, а на экономической статистике и методах анализа, признанных в англо-саксонском научном мире.
Согласно Пикетти, расслоение имущества в ведущей на сегодняшний день стране мира (США) приближается к уровню неравенства прошлого века в Англии и Франции. По данным на 2010 год, 10% американцев владели более 70% национального богатства, а в собственности 50%, расположенных внизу социальной лестницы, находилось всего 2%. Общество с таким уровнем расслоения без экономической периферии не жизнеспособно. Падение общего объема потребления моментально взорвет его изнутри.
Дифференциация внутри «первой десятки» еще выше. По данным вышедшего в 2018 году доклада Всемирной лаборатории экономического неравенства (Пикетти один из его авторов), доля 1% богатейших людей Америки в национальном богатстве с 1980 по 2016 год выросла почти в 2 раза (до 39%). Этот рост, в свою очередь, был обусловлен ростом доли самого верхнего 0,1% населения.
Неравенство во владении богатством (активы) в разы превосходит статистику перераспределения доходов (потоки текущей стоимости) от «низов» к «верхам». Выясняется, что капитал и доход на него (рента) более сконцентрированы, чем доходы от трудовой деятельности (инициатива, талант и работоспособность).
В ходе «исторической паузы» либеральная мысль утверждала, что капитал потерял свое значение. Распределение дохода между трудом и капиталом выравнивается, а от экономического роста выигрывают все (прилив одинаково поднимает круизные лайнеры и джонки). Цивилизация держится не на наследуемом богатстве и родственных связях, а процветает благодаря исключительности отдельных личностей: Гейтс, Джобс, Цукерберг, Маск… (Для cравнения аналогичный ряд из прошлого: Менделеев, Эйнштейн, Курчатов, Кант, Пушкин, Гайдн и т.д.).
Пикетти опровергает эту установку. Из приведенных им статистических рядов следует: чем крупнее капитал, тем быстрее он ростет. За годы финансовой глобализации среднегодовой рост капитала составлял около 4%. При этом крупный капитал рос на 6-7% (в 3-4 раза выше темпов роста мировой экономики), а мелкий на – 2-3%.
700 страниц «Капитала XXI века» доказывают, что перераспределение совокупного национального дохода в пользу крупного капитала является постоянно действующим (системным) механизмом рынка. Другими словами, то, что в политической логике выглядит как изъян, подрывающий социальную базу государства, в логике рынка является необходимой частью развития общества (приводной ремень прогресса).
Дело в том, что цена капитала определяется только через процент. Когда доход на капитал ниже дохода, остающегося к распределению в обществе (цена труда), инвестиции теряют смысл. Отрицательная разница размывает богатство, ведет к смене собственников. И наоборот, чем выше доход на капитал, тем больше у его владельца остается средств, тем выше объем реинвестирования, и тем быстрее идет концентрация богатства.
Если согласиться с Пикетти (его обвиняли в политизации выводов, цифры никто не опроверг), то окно возможностей для роста экономики ограничено с одной стороны ценой на капитал (рента), а с другой – ценой на труд. Оба параметра связаны между собой в замкнутую систему (сообщающиеся сосуды). Внешней рамкой системы является совокупный доход общества, за пределы которого эти показатели не выходят.
Высокая рента изымает из совокупного дохода средства и снижает текущие доходы населения (потребительский спрос), замедляя товарное производство. Низкая – наоборот, ведет к росту потребительского спроса, но размывает капитал и лишает инвестиционный механизм внутренней мотивации. В обоих случае экономика стагнирует…
Перемена мест слагаемых
Из двух влияющих на рост экономики параметров для контроля наиболее удобна рента (монополия на капитал). Второй параметр (монополия на труд) кратно умножает возможности роста (концентрация потенциалов всего общества), но требует политической легитимации экономической стратегии (открытая солидаризация элиты и социума). В короткой перспективе это обеспечивает скачок развития. В долгую, как показал опыт СССР, ведет к девальвации элиты, социальной апатии и краху системы.
ХХ век стал полигоном по отработке методов управления экономикой. Когда после русской революции Англия и США ввели прогрессивный налог на наследство и высокие доходы, рента на капитал (включая Западную Европу) упала до 1-1,5%. Период действия конфискационного налогообложения совпал по времени с вопиющим (беспрецедентным для рынка) ростом экономики, на волне которого и сформировался средний класс.
С начала 80-х годов (Перестройка. Гласность. Рейганомика) Англия и США стали быстро снижать налоги, и процесс пошел в обратном направлении. Доходы на капитал выросли в 3-4 раза, пошло стремительное перераспределение потоков текущей стоимости в пользу самой богатой части общества, социальная мобильность начала падать. Рано или поздно это должно было привести к рецессии.
Первое время динамику мировой экономике придавало освоение рынком новых активов (советское наследство). С 2000 года несмотря на военное (после башен ВТЦ) стимулирование экономики темпы роста пошли вниз. А в 2008 году началась стагнация, которую до сих пор заливают «вертолетными деньгами», симулируют экономическую активность в отсутствии реального роста. За 10 посткризисных лет объем глобальной денежной массы, по оценкам Всемирного банка, вырос почти на 40 %.
Крах СССР стал системным шоком для мирового рынка, породил критические дисбалансы и сформировал в итоге современную экономику финансовых пузырей. На рынок был буквально выброшен огромный (сопоставимый с западным) объем нерыночно организованных активов. Финансовое освоение этих активов требовало кратного притока ликвидности, «продаваемой» Центром и воспринимаемой новыми рынками как инвестиции.
Политический кризис и распад финансовой системы осваиваемых стран лишил их внутренних сбережений (декапитализация), а в странах-завоевателях на тот момент структура сбережений была сильно диверсифицирована. Средний класс размыл богатство, усложнив процесс концентрации инвестиционного ресурса. Рост политических рисков и банковских издержек.
Деньги нужны были здесь и сейчас, а взять практически их оказалось неоткуда. Сбережений для обслуживания требуемого объема средств не хватало, поэтому в качестве источника «новых денег» использовали эмиссию Центробанков (прежде всего, ФРС США), взрывным темпом нарастив фондовые обязательства. Сформированное к середине 90-х годов прошлого века десятикратное превосходство мирового фондового оборота над мировым ВВП сохраняется до сих пор.
Под вновь созданный инвестиционный механизм подвели теоретическую базу: переформулировали связь цены на капитал с экономическим ростом в обратном порядке (неолиберализм). Падение значимости богатства в середине ХХ века (повышение налогов, снижение ренты) объяснили опережающим ростом экономики, а последующее усиление богатства (отмена прогрессивного налогообложения) – замедлением и стагнацией.
Капитал лишили его внутренней природы (сделали бесплотным). Машинное (собственно, капиталистическое) производство требует первичной концентрации ресурсов общества и механизма их самовоспроизводства (свободные средства на длительный срок). Неолиберализм представляет феномен богатства не как результат перераспределения совокупного общественного продукта, а как естественный (независимый от иных параметров) итог рыночной предприимчивости.
Обратная раскадровка рыночной модели роста очевидным образом нарушает причинно-следственные связи. Концентрация свободных средств (инвестиционный потенциал) поставлена в зависимость от результатов использования этих средств (экономический рост). Однако главным здесь даже не логический срыв, а смысловой пропуск (пустота).
Открытым (за рамками неолиберальной модели развития общества) остался вопрос источника роста. Если капитал (право распоряжаться совокупным общественным продуктом на перспективу) является не источником инвестиций, а их следствием, то тогда где источник? Откуда инвестиции родом, в чем их природа?
Отсутствие ответа на этот вопрос в пределах экономической теории развития общества (смысловая пауза) является почвой для конспирологии, многочисленных теорий заговора и спекуляций (выход в политическое пространство).
За что боролись…
Логические срывы и смысловые паузы в неолиберальной (обратной) трактовке рыночной модели роста возникают только в том случае, если оценивать ее исключительно с точки зрения экономики. В социально-политической логике (управленческая практика) неолиберальная формула выглядит предельно выверенной и точной.
Чем менее значимо богатство, тем устойчивей общественная система.
На первый взгляд, неолиберальная интерпретация ничем не отличается от классической, где социальная стабильность (гражданский мир) поставлена в прямую зависимость от степени имущественного неравенства. Но это только на первый взгляд. Различия не просто присутствуют, они кардинальные.
Общество в массе своей осознает феномен богатства не как право на принятие решений, а через имущественные контрасты. Чтобы неравенство стало менее значимым, необязательно выравнивать доходы и создавать средний класс, достаточно стереть разницу во внешней атрибутике, вывести богатство за горизонт восприятия. Поднять до уровня, за которым общество его не осознает (не видит).
Мимикрия – это то, чем последнее время занимался правящий класс вместо решения реальных проблем, порождаемых имущественным неравенством. Отказ от латифундий в пользу фондовых операций (прямая фиксация прав на будущее). Офшоры и налоговая миграция капитала (виртуализация богатства). Рваные джинсы вместо смокинга и кеды на босую ногу (визуализация равенства).
Демократия все это время использовалась в качестве витрины (инструмент сокрытия) тектонических сдвигов, которые происходили внутри общественного устройства (Nation State) и на межнациональном уровне (географическое рабство, экспорт нищеты).
В своей геттисбергской речи будущий президент США Дональд Трамп озвучил социальные последствия (итоги) глобализации: каждый 4-й трудоспособный американец не работает, 47 млн. живут в бедности, 45 млн. получают продовольственные талоны. По данным Федрезерва, в 2016 году более половины семей (население США – 320 млн.) оказались не в состоянии взять кредит на покупку самого дешевого автомобиля (Nissan Versa 12 825 долл.).
Англия в год победы Трампа и Брекзита также продемонстрировала сходные показатели. В 2016 году более 40% великобританских семей для удовлетворения основных (первичных) потребностей вынуждены были воспользоваться либо денежным кредитом, либо продовольственным банком.
Уровень имущественного неравенства, который был вполне естественным для викторианской эпохи, абсолютно неприемлем в меритократическом обществе равных возможностей. Демократия требует рационального обоснования разницы в доходах: не наследуемая рента и родство (везение и половая случайность), а умственные способности и трудолюбие (уникальные компетенции и справедливость).
Без внятного объяснения причин неравенства вопрос источника экономического роста трансформируется в вопрос источника власти, подрывая основы общества. Откуда власть родом (каков легитимирующий механизм)? Что есть демократия (один человек – один голос или один доллар – один голос)? Она реальна или декоративна?
Пытаясь заполнить пустоту и вернуть ключевой вопрос рынка в экономическое пространство, либерализм объявил источником роста спрос населения (народный капитализм), парадоксальным образом подтвердив политическую природу вопроса.
Спрос (удовлетворение потребностей здесь и сейчас) технически не способен формировать программу развития, следовательно, он не может генерировать инвестиции. Поэтому под спросом либерализм подразумевает не покупку и сделку (конкретный результат), а желания и стремления (будущий результат).
Насколько желания и стремления человека могут быть источником общественного развития, тема не для экономических расчетов, а для философских трактатов и социальных концептов. Чтобы цель стала источником роста экономики, ее надо превратить в прогноз, обсчитать и учесть риски (упаковать в проект). Все как положено: опись, протокол, отпечатки пальцев, пенитенциарная система, план Маршалла и НАТО…
Получается, что рост экономики обеспечивает не избыток ликвидности (деньги в их широком понимании), а избыток ожиданий (то, что деньгами не считается, но является ими по своей сути). Проектность диктует запрос на ликвидность. Пока объем ликвидности не превышает объем ожиданий, инфляционный механизм не запускается.
Речь о кредите (финансирование настоящего за счет будущего) и институтах, гарантирующих исполнение обязательств на протяжении всего времени действия кредита (военно-политический ресурс). Экономика вне политики (иерархия) не существует.
Начиная с 1694 года (создание банка Англии), кредитная модель роста принципиально не менялась. Менялось только плечо финансового инжиниринга. Чем дальше кредит забирался в будущее, тем жестче становился политический контроль, тем выше был уровень концентрации богатства (монополия на принятие решений). Когда счетчик зашкаливал, его обнуляли через форс-мажор: война, революция, переворот, поджег Рейхстага, башни ВТЦ, глобальный терроризм, малазийский Боинг...
Неолиберализм (его называют еще рыночным фундаментализмом) ничего нового не изобрел, а лишь по максимуму использовал будущее для решения проблем настоящего. В 2008 году ФРС США начала программу количественного смягчения (эмиссия), позже подхваченную Центробанками Англии, Японии и Евросоюза. Кредитное плечо растянули до пределов (исторический максимум), где экономический прогноз по реалистичности исполнения ничем не отличается от предсказаний астролога.
В ход была запущена схема финансового демпинга, ранее используемого Центром для освоения стран периферии (неоколониализм). Ее суть в замене национального денежного оборота дешевым внешним кредитом с последующим обвалом рынка и обмена активов на «перспективу развития».
С 2008 года демпинг работает в глобальном масштабе. Следом, согласно схеме, идут декапитализация (сегодня накопления 63% домохозяйств США не превышают 500 долларов), а далее структурный кризис и пересборка политической надстройки. Речь не только и не столько о национальной администрации США, сколько о межгосударственной надстройке.
Сценарий выглядит гипотетическим. Но гипотетический он ровно до тех пор, пока периферия остается в институциональной среде Центра, подчиняется его правилам и принимает на себя все издержки демпинга, оплачивая своими сбережениями эмиссию мировой валюты.
Быстрая политизация экономики в последние два года (протекционизм, санкции, торговые войны, конкуренция девальваций и т.д.) не оставляет сомнений – форс-мажор не за горами.
День опричника
После 2008 года мировая экономика оказалась в ситуации политически отсроченного коллапса, избежать которого можно тоже только политически. Масштабная эмиссия окончательно подорвала доверие к финансовым институтам Запада. Система мировых сбережений потеряла внутреннюю мотивацию. Зачем странам периферии копить доллары годами, если США могут напечатать их в любой момент и в любом количестве.
В результате глобального финансового демпинга под кредитный залог попали даже не активы и ресурсы стран бывшей периферии, а их историческая субъектность (жизнь с нуля). Государства (институт национальной солидарности) не хотят отказываться от прошлого. Мировой рынок уже не зависит от тарифов и пошлин. Показателем его устойчивости является военно-политическая состоятельность Центра.
Дилемма простая: смогут институты, которые выдавали гарантии по глобальному кредиту, принудить Иран, Россию, Китай и Индию (именно в такой последовательности) к их исполнению, или нет. Еще недавно единый мировой рынок в 2008 году разделили политически: ликвидность заперта в Центре, а промышленный проект (инвестиционная площадка) находится на периферии.
Политический контекст финансовой глобализации (денационализация) прикрывали насмешками о самой возможности целеполагания (во всем виноват Госдеп) и риторикой о «невидимой руке». Субъектность стран периферии формирует базовый риск глобализации. Риск потери капитализированных институтами Центра активов в случае национализации власти на местах.
Скрытая война против национального государства велась изначально. Вера, семья, брак, гендерные отношения, история – все основы старого миропорядка разрушались последовательно и целенаправленно. Главный удар наносился в проектной сфере: кредитно-денежная система и бюджетные отношения. Инструментом денационализации была коррупционная рента для местной элиты за отказ от прав на принятие решений (глобальный передел собственность).
Параллельно с ростом имущественного неравенства и географической миграцией капитала шел процесс глобального разгосударствления (перетекание богатства в частный сектор из государственного). Начиная с 1980 года чистая стоимость частного имущества (активы минус долги) выросла в два раза, а чистая стоимость государственного имущества упала в 5-6 раз.
Возникшая диспропорция резко сократила бюджетные возможности национальных администраций, что повлекло за собой ограничение госинвестиций в инфраструктуру, образование, здравоохранение и безопасность. Государство фактически вычеркнули из процесса проектирования будущего.
Многие наблюдатели связывают диспропорцию частного и государственного капитала с приватизацией в странах бывшего советского лагеря и встраиванием в мировой рынок экономик азиатских стран, прежде всего, Китая. Однако стоимость госимущества снижалась все это время почти во всех странах. К примеру, в Китае и России она упала с 60-70 % до 20-30 % (в 2-3 раза), а во Франции – с 17 до 3 % (в 6 раз).
Самые потрясающие цифры показали лидеры глобализации. В США стоимость чистого государственного имущества (активы минус долги) упала с 36 % по отношению к годовому национальному доходу до -17 %. В Англии этот показатель опустился со 100 % до тех же -17 %. Для сравнения, чистая стоимость частного имущества в странах Центра составляет 500-600 % от их годового дохода.
Структура собственности и долга, сложившаяся под воздействием глобализации, создает мощнейшие политические риски. По факту, государства Центра воспроизводят сегодня только долги. В развитых странах Европы госдолг приблизился к 90 % ВВП (небывалый с 1945 года уровень), в Португалии, Бельгии, Италии, Японии и США он превышает ВВП.
Необеспеченные обязательства федеральной администрации США (без учета штатов и муниципалитетов) составляют сегодня 260% ВВП. Рост продолжительности и качества жизни наращивает потребности пенсионной сферы и здравоохранения в деньгах, а платежеспособность падает (отрицательная доходность). Проценты по обслуживанию госдолга в странах Центра уже превзошли их инвестиции в высшее образование.
Когда богатство сосредоточено в руках узкого круга частных лиц, а долги числятся на государстве, появляется мотив подрыва обязательств. В противном случае, общество рано или поздно предъявит этот долг «узкому кругу ограниченных людей». Подрыв обязательств возможен только одним способом – вместе с государством (носитель долгов), как это и происходило в прошлом веке.
Следует отметить любопытный нюанс происшедшего трансферта глобального богатства. Доходы на капитал стали быстро расти только после 2000 года. До этого перераспределение текущих потоков стоимости шло, преимущественно, в пользу топ-менеджеров. Вначале 80-х США сильно снизили подоходный налог. Зарплаты и бонусы сотрудников высшего звена транснациональных корпораций достигли невероятных высот.
Если рассматривать этот феномен не в экономической метрике, а с точки зрения перераспределения социальной ответственности, то выглядит он, как формирование новой общественной прослойки накануне глубокой трансформации отношений собственности. Позже этот процесс ошибочно назовут формированием креативного класса.
У новой прослойки в отличие от малого и среднего бизнеса нет собственной стратегии развития (историческая проектность). Это не класс, а обслуга, служилые люди (конюшие, дворовые, стряпчие). Это дворницкая крупного капитала. Социальная опора новой конструкции власти (опричнина).
Главным здесь является вопрос о природе очевидно структурированного процесса общественной трансформации. Перемены шли под воздействием системных сил или работала, как нас уверяют, «невидимая рука»?
Если процесс модерировался (социальный инжиниринг), то можно себе только представить, насколько это должно быть увлекательное и захватывающее занятие: управлять не финансовыми или товарными потоками, а общественным ландшафтом. Это, примерно, как географию менять. Ощущаешь себя, наверное, богом.
Black or white
Самым революционным и, на мой взгляд, недооцененным наблюдением Пикетти является длинная статистическая линейка, соизмеряющая размеры капитала с совокупным доходом общества. Здесь внимательно:
На протяжении двух последних столетий соотношение размера капитала и общего дохода оставалось неизменным…
Что получается?
Если Пикетти прав в своих наблюдениях (фактологически, повторюсь, его никто не смог опровергнуть), то получается, что ни рост экономики, ни ее падение никак не влияет на соотношение капитала и совокупного дохода общества. Оба этих показателя растут и падают синхронно вместе с экономикой.
Что это означает?
Это означает, что капитал и совокупный доход общества не составляют замкнутую (саморегулируемую) систему. В отличие от цены на труд и на капитал, которые связаны между собой параллельно (снижение одного ведет к увеличению второго), сам капитал и общий доход соединены последовательно в неизменной пропорции (одно вытекает из другого).
Представляется, что, выяснив первичность одного из этих двух показателей (доход и капитал), станет понятен источник роста экономики, некий философский камень рынка. Что само по себе анекдотично. Рынок стремится к балансу спроса и предложения (покой), а развитие (рост) возможно только в условиях дисбаланса. Тем не менее, о первичности.
Капитал по своей физической природе не что иное, как часть изъятых у общества сбережений, используемых в качестве инвестиций. Сбережения формируются из текущих доходов, которые, в свою очередь, являются результатом инвестиций. Единожды возникнув, капитал в дальнейшем воспроизводит себя через разницу между ценой на капитал и труд (налог на будущее), что блестяще доказал в своей книге Пикетти.
При всей очевидности аналогии с дилеммой о курице и яйце, вопрос источника роста экономики не праздный. В случае с яйцом мы упираемся в эукариотов, далее все уже зависит от трактовки одноклеточных. В случае с экономикой мы упираемся в человеческие мотивации и общественную иерархию (амбиции).
Сутевым содержанием капитала является не наличие свободных ресурсов, а право распоряжаться ими по своему усмотрению, право на принятие решения. Капитал – это, в первую очередь, политическое изъятие из совокупного дохода, значит, с точки зрения рыночного фундаментализма он не может быть источником роста. Совокупный доход тоже результат процесса (следствие действия сторонних сил).
Экономика – она не про прибыль и способ обмена ценностями. Она про способ управления поведением людей. Это язык (один из) описания человеческой деятельности, а не матрица ее формирующая. Если убрать оборот, выручку и прибыль, человеческие амбиции никуда не денутся.
Иными словами, природа экономического роста носит не экономический характер, и ответ на вопрос об источнике этого роста не зависит от определения, что первично, совокупный доход или капитал.
Объяснить происками «невидимой руки» неизменность соотношения капитала к общему доходу последние 200 лет невозможно. За это время мировой ВВП вырос в 10 раз. За 2000 лет, предшествовавших запуску кредитной модели роста (замена «налога на будущее» как источника инвестиций «долгами будущего»), он не увеличился и вдвое.
Согласиться с тем, что рынок самопроизвольно, вопреки своим внутренним законам (личная выгода и концентрация капитала), в течение 200 лет удерживал мировую экономику в пределах коридора роста, значит, признать божественную сущность прибавочной стоимости. Тогда налоговую службу надо наречь божьим воинством (крестоносцы), а банкиров и биржевиков – слугами Господа (священнослужители).
Попытки экономиста Пикетти перейти к самостоятельному рассмотрению сил, направляющих рост и аккумуляцию богатства, говорят об отсутствии исследований, касающихся классовой природы и структуры современного общества. Такие исследования удел политэкономии, социологии и фундаментальных политических наработок.
30 лет господства концепции «конца истории» оставили после себя теоретическую пустыню, выжигая все, что не вписывалось в единственно верное учение рынка. В отсутствии социальной политики ее место заняла политика идентичности. В США сегодня черному парню поступить в университет легче, чем бедному.
Политика идентичности не несет в себе ничего плохого, если ее не использовать как инструмент драпировки имущественного неравенства. При нарастании классовых противоречий политика идентичности неизбежно ведет к появлению фашизма, как это произошло при крахе проекта Глобализации-1.0 (Pax Britannica).
До основания, а затем…
Разгосударствление (денационализация), концентрация и миграция капитала (структурный и географический трансферт нищеты) являются составными частями единого проекта. Сбой любого из этих, синхронизированных между собой, процессов ведет к раскоординации работы всей системы. Проект теряет предсказуемость, и, как следствие, управляемость.
Объяснять имущественный разрыв, достигнутый за годы глобализации, талантом, трудолюбием и интеллектуальными особенностями отдельных личностей, все равно, что верить в программу помощи молодой семье. Сегодня одна тысячная населения Земли распоряжается 20% глобального богатства. Если динамика роста капитала последних 30 лет (средний и мелкий 2% в год, крупный 6%) сохранится, то через 30 лет одна тысячная населения планеты будет контролировать 60% всех мировых ресурсов.
Рушится основополагающий миф рынка о разумности и справедливости его механизмов, действующих как в пределах национального контура экономики, так и в международной системе разделения труда. Вызов существующему мировому порядку формирует даже не имущественное неравенство само по себе, а его противоречие демократическим принципам, постулируемым Центром (равные возможности).
Свобода на уровне политической декларации (демократизация) и экономический элитаризм де-факто (либерализация) разрывают Pax Americana изнутри. Глобализация-2.0 создала единое финансовое пространство, а денационализировать его не успела. Страны периферии сумели консолидировать внутренние ресурсы и восстановить политический контроль над экономикой.
К моменту кризиса 2008 года объем сбережения «новых» экономик достиг уровня, способного менять рыночную конъюнктуру глобального проекта. Встал вопрос, в чьих интересах и на чьих условиях они будут инвестироваться. С помощью печатного станка США решили этот вопрос в одностороннем порядке в свою пользу. Сегодня мировой рынок захлебывается деньгами, а конвертировать их в промышленный рост не может.
Коррупционный формат взаимоотношений национальных элит с эмиссионно-кредитным Центром исчерпал себя. Институциональный разрыв (ключевые для общества решения принимаются «за морем-океяном», а социальные издержки ложатся на местную власть) ограничивает время его действия. Риски местных элит потерять власть постоянно нарастают.
С определенного момента реальный конфликт интересов Центра и периферии, скрытый за витриной демократизации, начинает актуализироваться в политической повестке. Социальные издержки начинают превышать материальные выгоды, создаются предпосылки для национального реванша. Наступает время жертвоприношения. Коррумпированных «тиранов и деспотов» отправляют под нож с переменным успехом (арабская весна, цветные революции, уничтожении Ливии, война в Сирии и на Украине).
Переход Центра к военному формату решения проблемы означает, что мирный (экономический) путь решения этой проблемы там не видят. «Тираны и деспоты» делают свои выводы и консолидируются еще сильнее. Далее ситуация развивается по закону самосбывающегося прогноза, в разнос идет вся система.
Чтобы вернуть глобальной модели развития устойчивость, надо устранить причину кризиса – диспропорцию между имущественным неравенством и демократическими принципами. Либо ликвидировать неравенство (ограничить рост капитала), либо легитимизировать его (возродить колониальную систему). В политически конкурентном мире решить эту задачу можно двумя способами: договориться с национальными элитами, или ликвидировать (заменить) их.
Попытки игнорировать национальную природу общественного устройства в угоду финансовым показателям каждый раз упираются в социокультурную целостность общества, религиозную идентичность и историческую самобытность. Иными словами, международная система разделения труда возможна только в виде межгосударственного взаимодействия, где риски социального неравенства и способы их разрешения спущены на места. В противном случае, экономические противоречия выливаются в цивилизационное противостояние.
Первая попытка создать капиталистический интернационал породила «Капитал» Карла Маркса и антагонистичный глобальный проект с опорой на трудовую монополию. Завершилась попытка кризисом в форме I мировой войны. Движущей силой кризиса был национальный реванш, а его итогом стало возвращение к Вестфальской системе (национализация международного механизма принятия решений, «мир миров»).
Сталин переформатировал «трудовой интернационал» в проект построения социализма в рамках одного государства. «Капиталистический интернационал» ответил государственным проектом на основе идентичности (фашизм). Столкновение проектов было неизбежным (единая форма, прямо противоположное содержание), они друг друга аннигилировали.
II мировая война вопреки ожиданиям укрепила советский проект. Биполярная конструкция на долгие годы зафиксировала противостояние двух разных подходов к унификации мировой экономики, воплощенных в национальных форматах. После проигрыша и краха СССР форсированно стартовал второй этап финансовой глобализации, смерть которого мы сейчас и наблюдаем.
Симптоматика полностью соответствует началу I мировой. Новый «Капитал» и новый Маркс уже появились. Национальный реванш из стадии экономических противоречий перешел в форму военно-политического противостояния.
В 1998 году Китай и Индия отказались открыть (дерегулировать) свои внутренние рынки, обвалив Дохийский раунд переговоров ВТО. Номинированные в долларах «долги будущего» стран периферии, открывших свою финансовую систему, начали мигрировать на «историческую родину». Первым рухнул азиатский рынок, потом дефолт пришел в Россию и Аргентину. Стало понятно, что за чужой счёт национальную экономику не построить.
Атака на башни ВТЦ в 2001 году легализовала угрозу глобального терроризма, но консолидация субъектов мирового рынка вокруг главного борца с террором не случилась. Противоречия растут, а их социальная подоплека игнорируется. Социалист Берни Сандерс напугал американских демократов сильнее протекционизма Трампа, а для английского истеблишмента лейборист Джереми Корбин страшнее Брекзита.
Трудовой проект для капиталистического интернационала опаснее национального реванша (Сталин хуже Гитлера). Вопрос лишь в том, продолжит Центр политику идентичности, прикрывая с ее помощью социальные противоречия, или к новой холодной войне «мир единого стандарта» и «мир миров» перейдут, минуя горячую фазу.
Речь идет не о случайном сбое системы, новом технологическом цикле (витке спирали). Речь об оправданности рыночных подходов в оценке социального устройства общества, о тупиковости либеральной модели прогресса. Беда в том, что научный подход в познании мира определяет его через замкнутые системы координат, а замкнутые системы к развитию не способны…
