У врагов России всегда горела земля под ногами

Русские в случае агрессии против них всегда воевали только на победу, и никогда не рассматривали вариант «достойного» поражения от противника, как европейцы

В эти сентябрьские дни, с разницей в 129 лет, произошли два пожара вошедшие в историю. В 1812 году, после занятия Москвы Наполеоном, наши предки сожгли свой прекрасный Первопрестольный город, и погубили нашествие, уничтожив не только припасы и зимние квартиры, на которые так рассчитывал неприятель, но и всякую надежду на победоносный мир, повергнув войско завоевателей в уныние и дав старт его развалу. В сентябре 1941 года аналогичная участь постигла фашистов в столице советской Украины и «матери городов русских» - красавце Киеве.

15 сентября 1812 года французы вошли в Москву. Дипломат, адъютант и сподвижник Наполеона, герцог Виченцы Арман де Коленкур в своих дневниках оставил весьма подробное описание этого события, произведшего на «победителей» неизгладимое впечатление. «Все власти оставили город, и он походил на пустыню. Не было даже возможности образовать какую бы то ни было администрацию. Оставались только учителя (гувернёры-французы), несколько торговцев-иностранцев и отдельные жители из низших слоёв населения… Трудно передать впечатление, которое произвели эти известия на императора. Я никогда не видел, чтобы он находился под таким сильным впечатлением. Он был очень озабочен и проявлял нетерпение после двухчасового ожидания у заставы, а новые донесения навели его, очевидно, на весьма серьёзные размышления, так как его лицо, обычно столь бесстрастное, на сей раз ярко отражало его разочарование». Но это было только начало.

Далее Коленкур вынужден констатировать, что это было не беспорядочное бегство подавленных, упавших духом побеждённых неприятелей и поддавшегося панике гражданского населения, а вторая, «штатская» часть согласованного с московским главнокомандующим и губернатором графом Фёдором Ростопчиным кутузовского манёвра. Он пишет: «Некоторые донесения утверждали, что накануне эвакуации между Кутузовым и Ростопчиным состоялось совещание …». Поэтому эвакуация была осуществлена профессионально, слаженно и в полном порядке. Коленкур отмечает: «Московский губернатор Ростопчин покинул город только в 11 часов утра, после того, как он эвакуировал все учреждения и население. <…> Нам удалось захватить лишь небольшую часть архивов и драгоценностей. В арсенале оставалось немного оружия; отставшие солдаты и ополченцы прятались в домах; они были вооружены».

Иными словами, мы видим практически ту же картину, что наблюдали немецко-фашистские войска в 1941 году. Руководители покидали города только после того, как эвакуировали госпитали, население, и всё ценное. По разным причинам не сумевшие вовремя покинуть населённые пункты занимаемые врагом, военнослужащие и ополченцы не бросали оружие, не спешили переодеться в «гражданку», сбежать или пойти на поклон к победителю. А готовились продолжать оказывать посильное сопротивление.

Но ведь тогда, в 1812 году, не было треклятых большевиков и политкомиссаров, грозивших всем и за всё неизменным расстрелом. Лютых энкаведешников, которых военнослужащие и население, якобы боялось больше чем любых захватчиков. Почему же картина, как говорится, - один в один? Потому, что очень многое из советского прошлого сегодня очернено и мифологизировано. И лишь бесстрастное сравнение фактов помогает сдёрнуть с минувшего грязный покров «демократического» мифотворчества.  

Как только Великая армия начала обосновываться в Москве, в городе начались пожары. Академик Евгений Таре в своей знаменитой монографии «Наполеон» по этому поводу пишет: «Наполеон, когда ему доложили о первых пожарах, не обратил на них особенного внимания, но когда 17 сентября утром он обошел Кремль и из окон дворца, куда бы ни посмотрел, видел бушующий огненный океан, то, по показаниям графа Сегюра, доктора Метивье и целого ряда других свидетелей, император побледнел и долго молча смотрел на пожар, а потом произнёс: «Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают... Какая решимость! Какие люди! Это - скифы!».

Коленкур описывает подробности диверсии: «В различных казённых и частных зданиях были заложены фитили, изготовленные на один и тот же лад; это факт, которому я был свидетелем наряду со многими другими лицами. Я видел эти фитили там, где они были приготовлены; многие из них были принесены и показаны императору. Фитили были найдены также и в предместьях, через которые мы вступили в город, и даже в спальной в Кремле». Под впечатлением пережитого рукотворного огненного шторма, Коленкур пишет: «Кому это жестокое зрелище не внушило бы предчувствие других несчастий!». И далее: «Русские не пожертвовали бы своей столицей, если бы собирались вести переговоры о мире».

Русские не пожертвовали бы не только столицей, но и Смоленском, который до этого постигла похожая участь. Да и вообще ничем, если бы готовы были в любом виде признать своё поражение и пойти на компромисс с агрессором. Жаль, что умные мысли к просвещённым европейцам приходят слишком поздно, да ещё и со временем забываются.

Забыл их в 1941 году и германский фюрер, за что также поплатился. 
Как и в 1812 году немцы вошли в Киев после тяжелейших и кровопролитных боёв на его подступах, и лишь благодаря тому, что главная ударная группировка, перед которой первоначально ставилась задача до зимы взять Москву, была неожиданно развёрнута на юг. Во фланг и тыл нашему юго-западному фронту. Столицу советской Украины пришлось оставить. Как и в начале XIX века, власти приложили максимум усилий, чтобы эвакуировать из города людей и всё ценное. Но вывезти всех желающих возможности не было. Подвижного состава не хватало. Многие, кто хотел уехать побоялись выдвигаться самостоятельно. Немцы безжалостно бомбили любые караваны машин, и колонны беженцев. До войны в городе проживало около миллиона человек. К приходу немцев осталось около 400 тысяч. Население частью ушло на фронт, частью в ополчение, всех кого смогли, вывезли вместе с заводами, организациями, детскими учреждениями, госпиталями, институтами, театрами, и т.д. К моменту освобождения города в ноябре 1943 года в Киеве осталось 180 тысяч жителей. «Добрые» немцы, так хотевшие, по словам пропагандистов нынешнего майданного режима, дать украинцам независимость, своё государство и свободу, отправили на тот свет и вывезли в Германию на принудительные работы на благо Рейха 220 тысяч жителей города всех национальностей. Но это будет позже.     

Пока же, 19 сентября советские войска оставили город, и немцы, войдя в него, сразу стали занимать здания на мало пострадавшем Крещатике и некоторых других центральных улицах под свои нужды. Киевлянка Ирина Коршунова в своём дневнике записала: «На Крещатике в 30-ом номере, где прежде была какая-то второстепенная гостиница, поместилась городская комендатура. На углу Прорезной и Крещатика с другой стороны, где был «Детский мир», поместилась жандармерия». В гостинице «Континенталь» - штаб, и т. д.

Но эйфория была недолгой. Уже на следующий день на смотровой площадке Киево-Печерской Лавры прогремел первый неожиданный взрыв, в результате которого погиб начальник артиллерии 6-ой германской армии, много солдат и офицеров. Начались отдельные пожары.

Как и военнослужащие Великой армии Наполеона, немцы поначалу не придали всему этому особого значения. За что, как и их предшественники, жестоко поплатились.

24 сентября в 4-ом часу дня громыхнуло на первом этаже комендатуры. В результате диверсии погиб первый комендант Киева и весь личный состав комендатуры. За ним последовал взрыв в доме напротив. Начались взрывы и пожары в других местах Крещатика и прилегающих улиц. Над Киевом образовалась огромная туча чёрного дыма, пахло гарью, ночью стояло зарево от пожаров. Немецкие пожарные не в состоянии были погасить очаги этих пожаров из-за отсутствия пожарных машин, которые, как и пожарные экипажи в 1812-м Ростопчиным, были частично увезены, частично уничтожены. Проложенные шланги для подачи воды из Днепра кем-то постоянно перерезались, а насосы выводились из строя. В итоге центр города был уничтожен практически полностью.

Помимо заранее установленных мин (применялись взрывные устройства различных типов, в том числе новейшей конструкции – мощные радиоуправляемые фугасы, так называемые ТОС - техника особой секретности, изобретателей Бекаурия и Миткевича), на верхних этажах и чердаках зданий были заготовлены ящики бутылок с горючей смесью. Мало того, в городе кем-то был распространён слух, что в подвалах центральных зданий остались  брошенные архивы НКВД. Наивные немцы отправили туда свои фельдполицейские и гестаповские силы. Но указанные подвалы оказались заминированы и предварительно пропитаны горючими материалами. Число погибших оккупантов исчислялось сотнями и они окончательно неизвестно до сих пор. Очень многие пропали без вести в этом море бушующего огня. Гитлеровцы не знали что делать. Взрывы затихли только 28 сентября, а пожары продолжались две недели.

Многие немецкие высокопоставленные офицеры, как и Коленкур в 1812 году увидели в киевском пожаре дурное предзнаменование грядущих, ещё более страшных бед и несчастий, на их цивилизованные европейские головы. И надо же, как в воду глядели. Из сталинградского котла голодные и обмороженные пленные, закутанные в одеяла, женские платки, рогожи, с корзинами на ногах, выходили очень похожие на некогда славных бойцов непобедимой армии Бонапарта, сгинувшей в снежных просторах необъятной России.

Но главное даже не в этих грандиозных, организованных властями пожарах. Главное в том, что это был всеобщий порыв. В 1812 году, не будучи никем, принуждаемы, дворяне жгли свои имения, уничтожали провиант и фураж, а крестьян отправляли в свои другие поместья, находившиеся в глубине страны или, если таковых не имелось, беспрепятственно отпускали в партизаны. О подобных фактах, в частности пишет прикомандированный к русской армии английский генерал Роберт Вильсон. В одном из писем он восхищенный этим невиданным в Европе чувством патриотизма отмечает: «Но что за земля Россия?! Какие патриотические добродетели! Какой благородный дух! Стыдно, очень стыдно доктору Кларку, что оклеветал такую нацию».

Аналогичные истории сплошь и рядом были и в период Великой Отечественной войны. Вспомним очень популярный в своё время кинофильм «Судьба», снятый в 1977 году Евгением Матвеевым по роману Петра Проскурина с аналогичным названием. Одна из его главных героинь Ефросинья Дерюгина опаивает немцев маковым отваром, а затем сжигает спящих фашистов вместе со своим домом. В отместку немцы готовят карательную акцию, но партизаны, ценой невероятных усилий спасают жителей села. Так конечно было не всегда. Спасти удавалось далеко не всех. Но у захватчиков всё равно в буквальном смысле горела земля под ногами. Так собственно мы и победили, как в 1812-ом, так и в 1945-ом.       

Русские во всех войнах, развязанных против них, всегда воевали только на победу, а не на участие с возможной почётной капитуляцией, как европейцы. Поэтому «цивилизованные» завоеватели нас никогда не понимали. Там ведь как всегда было? Главное дать генеральное сражение, и если, как на рыцарском турнире, суждено было потерпеть поражение от более сильного и талантливого в военном деле противника, то побеждённый достойнейшим с гордо поднятой головой нёс ему ключи от городов, полностью восприняв волю победителя, как свою собственную. Россия чужой воли, в особенности, навязываемой силой, никогда не воспринимала, а поражения, лишь добавляли русским злости, желания и решимости уничтожить врага любой ценой. Это была не царская, чиновничья или большевицкая прихоть. Это, как говорили раньше, - был порыв масс, не зависимо от происхождения, социального положения, чинов и званий. Отсюда та тотальная жертвенность и самопожертвование русских в борьбе с теми, кто хотел силой навязать им свою волю. Здесь же стоит искать и корни «дубины народной войны» Толстого, и источники всех наших побед над агрессорами любой силы.

Однако в сегодняшней демократической России вся эта жертвенность всё чаще подвергается сомнению. А нужна ли она была? На радио и в интернет-СМИ многие из числа нашей «просвещённой» интеллигенции ставят вопросы «гуманитарного свойства» о том, что может быть лучше было не жечь Киев, не мучить людей в блокадном Ленинграде, а сдать его. Не устраивать «бандитско-партизанскую» войну, из-за которой немцы «вынуждены» были карать мирное население, жечь сёла. При этом почему-то забывают, что одним из таких «бандитов-террористов» был не кто иной, как толстовский гуманист граф Пьер Безухов из «Войны и мира». Ведь это он, рафинированный барин-интеллигент наряжается мужиком и пробирается в горящую Москву с целью убить Наполеона. То есть совершить теракт, поскольку не является комбатантом (военным), и по законам войны не может носить оружия и действовать им против неприятеля. Высокообразованный и высокоморальный человек, Пьер Безухов идёт на это, считая, что его поступок будет меньшим злодеянием чем то, что представляет собой нашествие врагов. Почему же наши нынешние «просвещённые» умы не говорят об этом, и не видят ментально-исторической связи в поступках наших соотечественников 1812 и 1941 годов?

Вадим Бондарь